Собралась сегодня в поликлинику и на полпути сообразила, что забыла карточку. Расстроилась, плюнула, сняла всю степендию и поехала в книжный. Прогуливаясь от Пушкинской до Камергерского я себя чувствовала вполне в рамках принципа
to riding your bike midday past the three-piece suits.
Можно мне теперь клетчатые штаны и лофт с окнами? Что, наверное, и стало причиной нижеидущего текста. Ну, и Милай конечно, из-за которой я начала шипперить Маркер. Мне стыдно, между прочим.
это должен был быть флафф, сочетающийся с моим эпиграфом, но вместо этого из меня полились эмоции и хедканон, поэтому 645 слов ангста с двумя предложениями флаффа
канон сценический, действие происходит после
Rent и перед
Tune Up #3, вполне возможно, что параллельно с
You're Okay Honeyв визуальном плане - Энтони!Марк и Адам!Роджер (фильмовершн, потому что длинные волосы. но при этом клетчатые штаны и крашеные ногти. почти кроссовер)
да, кстати, если что, я люблю Мими. но Марка люблю больше
the power blows
Следы прошлого догорают в металлическом баке, а кровь еще пульсирует в висках и запястьях от недавних танцев вокруг радостного пламени. Отключение электричества недурно разбавляет серую жизнь безработной богемы.
В квартире снова воцаряется холодная темнота, и Марк неловко смотрит на Роджера, оба явно смущенные всплеском адреналина. А потом Роджер просто делает шаг вперед и засовывает ледяные ладони Марку под свитер. Тот вздрагивает, больше от неожиданности, чем от холода. Он готов поклясться, что Роджер с не сгоревших до конца старых постеров смотрит на них с молчаливым укором.
- Коллинз сейчас придет, - голос севший не то от простуды, не то от волнения.
- Он должен был придти пятнадцать минут назад.
Глаза Роджера в изменчивом лунном свете кристально голубые, и даже давно не стриженые волосы не могут скрыть острые черты скул. Марку пора научиться говорить "нет".
- Сегодня Сочельник, - пытается он.
- Ты еврей, Марк. А мы попадем в Ад в любом случае.
Роджер тянет за шарф, и Марк понимает, что пропал.
Слишком узкий для двоих диван ехидно скрипит, словно спрашивает: "Что, опять? Еще не надоело?" Марк не может его винить, потому что многострадальный диван видел все, что только можно было увидеть.
И их впятером - Марк, Роджер, Коллинз, Морин и Бенни. И вчетвером - после того, как Роджер перебрался к Эйприл. И снова впятером - когда Эйприл раскрасила своей кровью кафель ванной. И опять вчетвером - после свадьбы Бенни. И втроем - когда Коллинз уехал. И, наконец, вдвоем - когда Морин "пришла к осознанию", как она это называла, своей ориентации.
"Дело не в тебе, Пуки", - сказала она тогда, но Марк знал, что в нем. И диван знал.
После смерти Эйприл Роджер стал отчаянно цепляться за то единственное, что теперь ему виделось реальным. Этим единственным оказался Марк. Марк, зажимающий его на диване, - как следующая стадия.
Роджер отказывался принимать лекарство, а Марк, сверху, пытался разжать ему челюсть, и два слоя одежды между ними в итоге стали помехой Роджер целовал Марка, как будто в ожидании скорой смерти. А Марк был готов на все, чтобы заставить Роджера пить таблетки.
Морин, может, и не знала об этом, но всегда чувствовала. Проницательная она была, этого не отнимешь.
Сначала Марк соглашался, а потом привык. Привык до такой степени, что задерживал дыхание всякий раз, когда темные ресницы Роджера вздрагивали перед пробуждением.
Диван тоже привык.
Роджер вовсе не эгоист и больше всего на свете боится заразить Марка, утянуть его за собой, но все чаще и чаще Марк ловит себя на мысли, что, может, убрать все преграды на пути вируса будет не самой плохой идеей.
Марк знает, что, впустив в себя болезнь, он сможет привязать Роджера к себе до конца. Также он знает, что умирая вместе с Роджером, будет чувствовать себя куда более живым, чем существуя без него.
Но Марк тоже не эгоист. Во всяком случае, не настолько.
- Мы не попадем в Ад, - шепчет он, судорожно хватаясь за плечи-руки-запястья Роджера. - Мы уже там.
Роджер хрипло смеется. Его уже несколько месяцев выделяющиеся под кожей кости оставляют на теле Марка синяки.
Полчаса спустя Коллинз так и не приходит, комната снова остывает, а Роджер весело размахивает камерой.
- Расскажи-ка нам, чем ты занимаешься, Марк, - передразнивает он.
Марк ругается и пытается отобрать, но у Роджера руки длиннее.
- Это не пойдет в фильм!
- А как же объективность?
Пальцы с потрескавшимся черным лаком на ногтях нежно гладят прохладный бок камеры. Марк думает, что струны гитары Роджер перебирает точно также. Марк ревнует Роджера к гитаре.
Поиски одежды - всегда самое неловкое в этом деле, но Марк и правда должен идти. Не потому что это Морин, но потому что это протест. Морин, может, и экзальтированная актриска, но цели у неё благие.
Роджер, разумеется, отказывается присоединиться, и Марк на секунду колеблется: он не хочет оставлять его одного. Какое-то совершенно пророческое чувство (в конце концов, на календаре действительно Сочельник) говорит ему, что если он уйдет, то случится беда.
Он уходит.
Беду зовут Мими, и Марк снова остается один.