It is a truth universally acknowledged, что два последних школьных года на уроках литературы я впадала в глубокую кому, где счастливо считала минуты до окончания пытки. Не исключено, что началось это еще раньше, но в таких дебрях моя память уже теряется, в то время как десятый и одиннадцатый классы еще смутно присутствуют на границе сознания.
Задумав вчера переорганизовать пространство для хранения, я вытряхнула два ящика, в которых уместились семь лет (восемь - если учитывать альбом по окружающему миру, сохранивший мои гениальные рисунки из предположительно четвертого класса) средней школы. Несколько нечаянно украденных учебников, шесть дневников (за пятый класс куда-то задевался), кипа тетрадей. Ничто, разумеется, не было выброшено - как историк я знаю ценность подобным материалам и не могу оставить исследователей будущего, которые будут писать про меня биографические работы, без свидетельств о моей интеллектуальной жизни. Или, скорее, "интеллектуальной", потому что академический энтузиазм у меня быстро выветривался и чем дальше в каждый год - тем ленивее становится почерк и тем больше проявляется талант писать сквозь сон.
Литература от этого страдала наравне со всеми и иногда даже больше. Мало было предметов, которые я не переносила столь сильно. Да, та же химия не давалась мне без боли, но даже она не вызывала такого скрежета в зубах, как золотая пара из литературы и немецкого языка. Первая была дочерью (в биологическо-преподавательском смысле) второй и обеим я, полагаю, не особо нравилась. Чувство было взаимно и перекидывалось на предмет, потому что мне было 13 (14, 15, 16...) и мир был страшен и непонятен.
о коме, сочинениях и ненависти длиной в много летПросто чтобы дать вам представление о масштабах моего литературного равнодушия, небольшая зарисовка, которая с высокой долей вероятности убьет в вас любые зародыши уважения ко мне, но давайте сделаем вид, что четыре года "лучшего гуманитарного образования России"(ц) исправили ситуацию, окей? Шла осень 2010 года, одиннадцатый класс все никак не мог прекратить мучить Толстого, я наслаждалась комой. Плавное и усыпляющее течение речи учительницы было прервано словосочетанием "смерть Болконского". Я встрепенулась, пытаясь удержать идеальный покер-фейс, чтобы никто не догадался, что для меня это был спойлер.
В этих двух годах комы было единственное исключение, единственный раз, когда мой пульс участился и я вырвалась из обьятий сна на сорок пять минут, чтобы поделиться глубиной своих эмоций. Это был одиннадцатый класс, это был Андреев. Я до сих пор помню, как открыла "Иуда Искариот" на телефоне в автобусе с утра перед уроком, чтобы не приходить на него совсем уж ничего не зная (моя кома не была, увы гарантией, что меня не спросят), а в итоге приехала в школу с трясущимися руками, горящими глазами и желанием болтать без умолку. Не знаю, кто был удивлен больше, - я или учительница.
Но вернемся к ценным историческим источникам, т.е. тетрадям. Те, на которых указано "творческие работы по литературе" представляли для меня особый интерес. Увы, тетрадь с сочинениями за одиннадцатый класс найти так и не удалось, а ведь именно в ней хранился мой маленький личный шедевр, памятник моей упертости и желания выпендриться, но при этом остаться безнаказанной. Сочинение по "Мастеру и Маргарите".
Здесь опять необходим оффтоп. Перманентная кома не мешала мне воспринимать с раздражением 99% того, что в нас пихали. Но одно произведение сумело на моем градуснике ненависти перебить и "Войну и мир", и - простигосподи - "Грозу" (к ней мы еще вернемся), и произведением этим был вышеуказанный роман. Разумеется, бедный Булгаков был не виноват. Ну как он мог предсказать, что его творение станет любимой книгой нашей учительницы и что она будет нам впаривать его как величайшую любовную историю? Нет, Булгаков точно тут был не при чем, но ненавидеть его мне это не мешало. Со всей страстью подростка, которому впаривают нездоровые отношения под видом см. выше. В семнадцать лет мой феминизм еще не пробудился (за это спасибо надо сказать уже мужской части истфака) и представления об отношениях я больше черпала из фанфикшена, где они тоже порой оставляли желать, но даже тогда я чувствовала, что все это какая-то ересь. И в библейском смысле тоже. Поэтому когда дело дошло до сочинения, я подготовилась. Не читая толком роман, я зарылась в интернет, черновики и мнения профессионалов. Чего со мной никогда не бывало - накатала черновик заранее (само сочинение мы писали на уроке, но нам позволяли принести заготовки). И в итоге сдала сложный многоуровневый анализ религии и причин, по которым Воланд посещает Москву именно тогда. Получила пятерку. Удовлетворилась. Роман до сих пор вызывает рвотные позывы.
Сочинение оказалось потеряно, но она всегда будет жить в моем сердце. Что сохранилось, так это тетрадь за десятый класс, так же представляющая определенный интерес. Там нет никаких откровений - все вполне по учебнику, приправленное характерными для меня неловкими конструкциями, от большей части которых я не избавилась до сих пор. Без лишнего нон-конформизма, все по полочкам: Гоголь, Островский, Гончаров, Тургенев. В последнем ("Базаров - живой человек, а не ходячая идея, не иллюстрация к политическому тезису". если вам удалось прочесть этот заголовок и не прилепить руку к лицу от secondhand embarrassment за всю российскую систему образования, то я вам завидую), пожалуй, чувствуется наибольшая искренность. На Базарова мне было даже не совсем наплевать, что заметно по количеству орфографических и пунктационных ошибок - это единственное сочинение, где за грамматику у меня позорное "3". Честно признаться, эта тройка сейчас не вызывает у меня такого желания переместиться в прошлое и влепить себе пощечину, как фраза "Базаров - человек чувствующий, с тонкой душевной организацией". Серьезно, what the fuck was that? Одно перепечатывание этой фразы заставило меня несколько раз приложиться лбом об клавиатуру и покраснеть.
Больше же всего меня интересовало собственное сочинение по "Грозе", потому что здесь я была стереотипным школьником, который даже много лет спустя не может забыть и отпустить (т.е. перестать закатывать глаза от одного упоминания драмы). Для справки - луч света в темном царстве моего сочинения упоминается несколько раз. Закроем тему и не будем возвращаться. Я слишком занята закатыванием глаз. Что интересно в этом сочинении, так это вторая половина: первая идет по хорошо проложенной тропе учительских методичек со всеми положенными кивками и реверансами. Все тлен, одна Катерина золотцо. Но под конец становится интереснее, и тут я несколько теряюсь, потому что не помню классическую школьную трактовку этого момента, а моя обычная рабочая тетрадь не сохранила разбора этого произведения. Если кто-то может подсказать, то подскажите: как стандартная школьная система определяла причины самоубийства Катерины? Потому что в сочинении шестнадцатилетняя-я неожиданно для сегодня-я сворачивает на радостное чириканье об иллюзорной её любви не к человеку, но к созданному у неё же в голове образу, рушение которого и стало для бедняги точкой невозврата. Мне интересно, в какой мере это была вежливая копирка того, что нам долбили на уроке, а в какой - мои вежливые потуги добавитьч то-то от себя. Потому что об этой грани драмы я ухитрилась начисто забыть и читала в итоге с неожиданным удивлением.
Это было единственное сочинение с четверкой за смысловую часть. Тогда это казалось логичным. Сейчас, когда "влюбилась не в самого Бориса, а в тот образ, который она создала вокруг него" бьет куда-то too close to home, пришло сильно запоздалое возмущение.
Пока сочиняла пост, вспомнила, что в шкафу есть томик Островского. Сама от себя в шоке, но пойду залягу в ванной, перечитывать. Быть может, даже школьная ненависть к отдельным литературным произведениям излечима.
Нет, "МиМ" все еще вызывает тошноту. Простите.